Страницы 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8.
На главную страницу Предыдущая страница Следующая страница Последняя страница
Сага о кошковидной собаке.
Было у нас собака Джудька, которую, вообще-то, звали Джеральдина. Отчим собак обожал и Джудька появилась у нас в результате операции по ее спасению. Позвонила как-то отчиму известная в Ленинграде собачница со странной фамилией Пец и сказала строгим голосом: “Глеб! У таких-то сукиных детей живет собака, которую привязывают веревкой к спинке стула, чтобы она не царапала мебель. Надо спасать!”
У самой дамы Пец жили в одной комнате огромной коммунальной квартиры на Фонтанке шесть такс. Мы как-то заходили к ней в гости, без противогаза там просто нечего было делать.И вот мы поехали выручать собаченцию. Как только мы друг друга увидели, все было решено. Она радостно лизнула меня в нос и потом, в такси, все время тихонько повизгивала и быстро-быстро виляла своим коротким хвостом.
Была она не очень большой — сантиметров 40 в холке, с короткой, пегой какой-то шерстью. На морде лица, тоже белой, расплывалось большое черное пятно, закрывавшее левый глаз. По природе своей была она собакой охотничей, очень любила бегать и плавать. Воду любила до одурения, до потери собачьей памяти. На Крестовском, поэтому, было ей раздолье. Мы ходили гулять на стадион “ Динамо” и там она бросалась за кинутой в воду палкой или доставала со дна небольшие камни. Охотничий свой азарт Джудька перенесла на местных котов. Она их не трогала, но гоняла. У нее были довольно цепкие длинные когти и любимейшее развлечение состояла в том, что загнав кота на слегка наклонный ствол липы, стоящей рядом с домом, разбежаться и вскарабкаться метра на полтора-два вверх по дереву.
Кот, который, сидя на нижней ветке, почитал себя в полнейшей безопасности, обезумевал от такого нахальства и камнем падал вниз, где и был догоняем торжествующей собакой. Джудька догоняла беглеца, легонько придавливала его лапой и тут же отпускала, совершенно о нем забывая . Делалось это, как правило в нашем присутствии. Этим она как бы укоряла нас за то, что мы совершенно бездарны в плане охоты. Ситуация эта отражена в двух строчках одной из моих “крестовских” песен:
“Пес мой, виляя коротким хвостом,
С лаем несется за быстрым котом”
Тут, правда, есть некая поэтическая вольность. Назвать Джудьку псом было нельзя, она была именно собакой, собаченцией. Да и проделывала она свою экзекуцию над котами совершенно бесшумно.
Надо сказать, что у нас в квартире жила еще и принадлежащая соседям кошка, прозванная за свой безрадостно-серый цвет Мышкой. Квартировала она в ящике, прикрепленном на перилах лестницы, ведущей на второй этаж. С Джудькой они ладили, вернее, у них был договор о ненападении — собаке принадлежал первый этаж квартиры, а кошке — второй.
Кошка эта была, кстати, довольно шалавой особой. Как-то она принесла котят, на удивление пушистых и хорошеньких. Джудька в это время тоже стала матерью — трое щенят барахтались рядом с ней. Надо сказать, что рожала она каждый раз с помощью отчима. Помощь заключалась в том, что тот должен был ее гладить по голове во время схваток.
Если процесс начинался ночью, она подползала к его постели, прикусывала кисть и медленно тянула за нее — “вставай, вставай, вставай!”.
Что же касается кошки Мышки, то не успела она родить, как тут же, дней через пять, опять исчезла по своим амурным делам. Котят срочно начали раздавать и мы взяли маленькую пушистую, черную с серым, кошечку и подложили ее Джудьке. Та котенка облизала и приняла в семью. Забавно было видеть, как котенок посасывает новую свою маму, царапая ее неубирающимися коготками. Джудька стоически терпела.
Из Царапки, как мы ее назвали, выросла пушистая самоуверенная красавица. Однажды она чем-то заболела, видимо, вследствии вредности характера, и мы решили отвести ее к ветеринару. Денег на такси не было, а ехать надо было на другой конец города, к мясокомбинату. К счастью, туда ходил с Крестовского 25-й трамвай.По каким-то странным городским правилам, действующим в Питере в те годы, кошек нельзя было возить в общественном транспорте ни под каким видом. Собак в намордниках можно, птичек в клетках — пожалуйста, а кошек — ни под каким видом. Сей драконовский для представителей кошачьих закон обошли мы, посадив пациентку в сумку на молнии.
Дорога к ветеринару прошла успешно, никто контрабандного зверя не обнаружил — Царапка с перепугу тихо-тихо сидела на самом дне своего убежища. На обратном пути, где-то в районе Красноармейских улиц, в вагон вошел пожилой контролер в чесучевом пиджаке. Когда он проходил мимо нас с отчимом, из сумки, стоящей у того на коленях, раздалось осторожное “мяу”. Контролер замер. Предательский крик повторился. “Гражданин, у вас кошка” — просто -таки прошипел блюститель порядка. Отчим невозмутимо: “Нет у меня кошки.”. В это время из угла сумки, там, где молния немного отошла от края, появился черный нос, а затем, вращательным движением раздвигая отверстие, показались уши, кончики усов, а затем и вся голова нашей красавицы.
Что тут поднялось, словами пересказать трудно. Контролер побагровел, набрал в легкие воздуха и начал орать. В воздухе носилась шляпа и пенсне (“А еще в шляпе и пенсне!”), какие-то обвинения в адрес всей интеллигенции, а толстых ее представителей тем более, что-то такое про недобитых буржуев и т.п. Наконец, наоравшись, он уже более спокойным голосом потребовал уплатить штраф. На что отчим, спокойно и даже как-то дружелюбно смотревший на орущего контролера, смиренно повторил: “А у меня нет кошки.” Царапка при этом выразительно мяукнула. “Это не кошка — продолжал отчим — это кошковидная собака.”
Трамвай взорвался. Одни кричали, что вполне такое может быть, вторые — что никогда. Дескать еще тигра скрестить со львом туда-сюда, а кошку с собакой — совершенно невозможно. Один гражданин с большим портфелем выругался: “Я из-за вашей кошки-собаки остановку проехал!”. И, размахивая портфелем, в котором что-то звякало, побежал к выходу. (Трамвай между тем все катил и катил, приближаясь к нашей родной Петроградской).
Наконец отчим, которому начинал надоедать весь этот гвалт и ошарашенная рожа контролера, встал и хорошо поставленным адвокатским голосом обратился к публике. “Граждане пассажиры — сказал он и задумался. Через минуту, когда он увидел устремленные на себя глаза, он проникновенным голосом продолжил свою защитительную речь.
“Кто мать? Та, которая родила и бросила, или та, которая выкормила, вырастила и воспитала?” Трамвая завопил : “Конечно та, которая вырастила…” Одна пожилая толстуха даже заплакала. “Так вот! Отец-кот вообще оказался безответственным подлецом, мать-кошка на третьи сутки бросила беспомощное дитя и умчалась наслаждаться жизнью, а собака — терпеливо выкормила, вырастила и продолжает заботиться. Кто мать, кошка или собака? Ответьте мне, граждане пассажиры!!”
Его голос возвысился над трамвайным бытом, он звенел и вибрировал. “Собака мать!”-вынесли свой вердикт зачарованные этим голосом граждане. Даже контролер призадумался, но потом опомнился и безнадежно прошептал: “Платите штраф, гражданин...” И тут отчим выгреб откуда-то кучу трехкопеечных монет и стал набирать трешку для штрафа. Трамвай благополучно миновал Крестовский мост...
Жили мы с ним довольно дружно, хотя в детстве я достаточно натерпелся от его манеры воспитания — уж очень он любил дразниться. Правда, думаю, я был подходящим объектом. Однажды отчим решил приучить меня чистить обувь .Для этого он начистил один мой ботинок, наиво думая, что я устыжусь и начищу второй. Увы, я просто замазал грязью первый. Не поленился. Никогда не забуду, как под его руководством воспитывал силу воли. Было это как раз под Астраханью, где мы жили на кирпичном заводе. Отчим был его директором. Там был небольшой кинотеатр под открытым небом, куда однажды привезли картину “Его зовут Сухэ-Батор”. Мне страшно захотелось сходить в кино и я без особого труда выклянчил у отчима денежку. Но давая мне ее, он вдруг сказал : “Я бы на твоем месте проявил силу воли и не пошел туда. Вот деньги на билет у тебя есть, а ты не ходи”.
И я начал испытварть силу воли. После некоторого размышления я понял, что просто так не идти не интересно. Нет, я подойду к кассе, отстою очередь, и в последний момент уйду. Но подойдя к заветному окошечку, я понял, что гораздо интереснее купить билет, подержать его в руках и на сеанс не пойти. Купил. Подержал в руках. И меня осенило: я все делаю не так!!! Надо, конечно же, пойти в кино и гордо уйти с самого-пресамого интересного места! Увы, я попался в ловушку собственной подспудной хитрости. Так как, не посмотрев весь фильм до конца, нельзя было узнать, какое место самое интересное, то... Выйдя с сеанса, я долго придумывал себе оправдание.
Отношение отчима ко мне изменилось, пожалуй, когда я сам, без всякого блата, поступил в Педиатрический институт и стал там отличником. Он сразу как-то меня зауважал. К сожалению, длилось это недолго — когда я учился на пятом курсе, он заболел инфарктом и умер, по-сути у меня на руках. Я долго не мог поверить в его смерть и когда он, тучный и страшный, лежал на столе, все втихаря пытался выслушать сердцебиение. В смерть близкого человека всегда ведь поверить невозможно. Помню, как первые годы жизни с отчимом отравляло меня сознание того, что отец не погиб на фронте, а пропал без вести, где-то живет и когда-нибудь придет домой. Сердце разрывалось от невозможности найти выход в этой стуации — я безумно любил незнакомого отца и мне было очень жаль такого знакомого и родного отчима. Но отец так и не пришел.
Что же до названия этого отсупления, то история здесь совсем простая. Когда мне было лет тринадцать, отдыхал я в пионерлагере под Лугой. Отчим приехал за мной, чтобы отвести в деревеньку Поддубье, где они сняли домик на август. Рядом с этой деревенькой когда-то находилось их имение, от которого даже сохранился фундамент. Отчим решил мне его показать. Пока мы осматривали руины -тоненький пацан в пионерском галстуке и толстый дядька в чесуче, подошла какая-то старушка. Смотрела — смотрела и как всплеснет руками: “батюшка барин молодой приехали!” Кинулась его обнимать, прибежали еще какие-то старики. Кончилась эта встреча застольем в аккуратной старушкиной избе. Разговоры, разговоры, слезы. Для меня, пионера, было это странновато. Отчим же был растроган до слез.
Глава восьмая. ( продолжение)
Надо же, мы собираемся классом до сих пор. Нечасто, в последнее время больше по юбилеям. На последнем нашем сборище по случаю “сораколетия окончания” было человек 25, из 37, окончивших 10-б класс нашей 60-й Ждановского района. Еще, слава Богу, жива наша классная, Эсфирь Сауловна, тетя Ася, мамина закадычная подружка. Она пришла к нам в пятом классе и мы сразу полюбили ее и ее географию. Я же знал ее совсем другой, домашней, и однажды на уроке забылся и тихонечко сказал: “Тетя Ася”. Она улыбнулась, но посмотрела на меня строго. С тех пор и до сих я зову ее только по имени отчеству.
Ах, дорогой неведомый читатель! Не надоел я тебе своей болтовней? Впрочем, это вопрос явно риторический. Я, конечно, чувствую, что приближаюсь к концу, но пока он все же где-то за туманом. Вот еще какие мелкие подробности. Пузатые бока учебного спуннинга, заросли камыша где-то в районе Лахты. В лодке отчим, я , Олег и мама. Ох, как я любил эти прогулки, запах водорослей, тянущиеся шнуры лилий. Береза между трамвайных линий Крестовского проспекта. Она была плакучей, очень стройной и служила мне талисманом. Когда я приезжал после лета, всегда приходил к ней. Когда ее не стало, что-то внутри оборвалось. Теперь думаю, что это оборвалась первая ниточка из тысяч нитей, связывавших меня с Городом. А “пьяная дорожка” за детским сектором Парка Победы, там где развалины дворца Белосельских-Белозерских? Как весело было,раскатившись с Петровского моста, выкручивать виражи и легким нажатием педалей многократно увеличивать скорость своего железного друга! Да мало ли чего!
Но я то ведь о 10-б! Так сказать, о поколеньи. И вдруг я понял — не хочу. Не буду сейчас об этом писать, как-нибудь в другой раз… Я, кажется, дописался до главного — вдруг вспомнил того тощенького сероглазого мальчишку, который был мною много-много лет тому назад. Как-то вдруг посмотрел на все его глазами — спокойными, грустными, любящими поглазеть и помечтать. Такой же мальчишка или девчонка сидят наверняка в каждом из нас. Мы не становимся лучше и уж, конечно не бываем более счастливыми, чем в детстве, хотя бы потому, что оно длиться долго-долго, так долго, что остальная жизнь кажется просто мгновением. Не надо всегда торопиться, мы ни за что не опоздаем на собственные похороны. Нам просто не дадут этого сделать. Так что если у вас есть любимый город, часть города, родной двор, подъезд — обязательно сделайте передышку, пойдите туда пешком, тихонечко и вспоминайте, вспоминайте, вспоминайте. И да воздастся вам по вашей памяти!
Вместо эпилога.
Ну вот, я и лежу на верхнем боковом, своем привычном до боли месте. Поезд отошел пять минут назад. Промелькнул масляной водой Обводный с отраженными в нем огнями. Впереди ночь, перестук колес, полудремота. Я уже давно разучился в поезде спать. “Жить в городе другом — как бы не жить”, звучит в голове строчка Кушнера. Уезжая, я обратил внимание на стройплощадку рядом с вокзалом. Крутились туда-сюда высокие стройные краны, гудели машины. Край строительной площадки составлял высокий брандмауэр доходного дома, на ровно-желтой, освещенной солнцем поверхности которого выделялся, словно нарисованный коричневой краской, силуют разобранного двухэтажного дома — крыши, печные трубы. Самого дома давно не было, кирпичи свезли на свалку, но этот силуэт, абрис — просто кричал оттуда, из-за черты небытия. Вот-вот и он исчезнет, пропадет. / Когда же и след от гвоздя исчез / Под кистью старого маляра. / Вот-вот. Новелла Матвеева была совершенно права... Совершенно. Вот тут бы мне и закончить, но не имея привычки доверять своей прозе, подопру я ее стихами, написанными об этом городе. Они все равно порывались вылезти из текста. Так вот вам, пожалуйста, милости прошу на эти страницы.
Среди колонн Казанского собора
Как среди сосен царственного бора
Орган прохладной осени поет…
А в двух шагах — неугомонный Невский,
И тишиною поделиться не с кем:
Шумит, бурлит людской водоворот.Открою томик в сером переплете.
Когд певцом сегодня назовете,
Кого возносит торопливый суд?
Читать стихи не то же ль, что молиться?
И та молитва будет длиться, длиться,
Пока вперед ногами не снесут.И я молюсь своими и чужими,
Не повторяя всуе Бога имя,
А лишь непозабытое — твое.
И глубина Казанской коллонады
Моя защита и моя ограда,
Последнее прибежище мое.Мы мир соорудили из преград,
В них только многоточия понятны..
Из Петербурга еду в Ленинград
И возвращаюсь поездом обратно…И две моих души летят за мной,
Относит ветер жалобные крики :
Две чайки, две бесспорные улики
Любви небесной и вражды земной.Борьба разнонаправленных стихий,
К гармонии напрасное стремленье...
И лишь в молчаньи чудится спасенье
И мочи нет дописывать стихи.* * *
Из твоего окна видны
Нева, торец Адмиралтейства.
Кулисы праздничного действа
На вечном празднике весны.О, в этом праздничном окне
Видны порой такие дали,
Что утолить мои печали
Они сумели бы вполне.Да только жаль, дружок, что я
Смотрю в такие окна мало,
А за моими — толчея
И неухоженность вокзала…И я шепчу себе порой,
Осатанев от лицедейства —
Нева, торец Адмиралтейства,
Стена Кунксткамеры родной.* * *
Не пойду я, братцы по миру
До тех пор, пока одна
Колокольня Князь-Владимира
Из окошка мне видна.
Пока тихая Пушкарская
Мне дождями ворожит,
Пешеход, по лужам шаркая
От инфаркта убежит.
И, хранимый Петроградскою,
Непарадной стороной,
Обрисую белой краскою
Посеревший профиль свой.* * *
И так далее, и тому подобное, или, как говорили в старину, et cetera…
Copyright © 1999 Михаил Кукулевич
Страницы 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8.
На главную страницу Предыдущая страница Следующая страница Последняя страница